«Великий, храбрый, невский»

Князь Александр Ярославич, 800-летие со дня рождения которого отмечается сегодня, 13 мая, — фигура поистине монументальная. Он соединяет самые разные и часто непохожие друг на друга эпохи — средневековую Русь, Московское царство, Российскую империю, Советский Союз, наше время. Фигур такого масштаба в истории любой страны раз-два и обчелся.

Его церковное прославление началось вскоре после кончины, последовавшей в ноябре 1263 года; примерно тогда же — в конце XIII века — была составлена самая ранняя житийная повесть о нем.

Почему Александр был причислен к лику святых? Вопрос этот далеко не праздный. Ведь он не утверждал христианскую веру в языческой стране, как равноапостольные княгиня Ольга и князь Владимир, не принял смиренно смерть, подобно Христу, как князья-страстотерпцы Борис и Глеб, не был мучеником во имя веры, как его старший современник Михаил Черниговский и целый ряд других русских князей, погибших в Орде. Наоборот, житийная повесть, равно как и летописи, свидетельствует: в Орде Александра принимали с почетом. «И увидел его царь Батый, и поразился, и сказал вельможам своим: "Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему". Почтив же его достойно, он отпустил Александра».

Судя по всему, окончательный ответ на этот вопрос мы никогда не найдем: слишком мало свидетельств и об эпохе, и о личности князя дошло до нас. Однако, возможно, объяснение кроется в том, что уже ближайшие потомки воспринимали Александра в качестве отца-основателя «особого типа православных святых князей, заслуживших свое положение прежде всего светскими деяниями» — своего рода «общественным служением», как бы мы сейчас сказали. В случае с Александром Ярославичем одним из главных проявлений такого служения была защита Руси от многих свалившихся на нее напастей. Это и вторжения внешних врагов (шведов и немцев), приходивших «разорить землю». И попытки окатоличивания («От вас учения не приемлем», — якобы ответил папским послам Александр). И бремя «татарской неволи». В Житии говорится: «Было в те времена насилие великое от иноверных, гнали они христиан, заставляя их воевать на своей стороне. Князь же великий Александр пошел к царю [то есть к Батыю. — В.Р.], чтобы отмолить людей своих от этой беды». К тому же Александр, по словам агиографа, «побеждал, но был непобедим». Для того трагического времени это считалось не просто исключительным явлением (в эпоху Батыева нашествия среди русских князей не было победителей), а воспринималось как признак явного благоволения к Александру свыше. «Воистину — не без Божьего повеления было княжение его», — отмечал автор житийного текста, именовавший князя «солнцем земли Суздальской».

Был ли князь безгрешным человеком и идеальным правителем на самом деле? Ответ на этот вопрос очевиден. Безгрешных людей не бывает, а идеальными правители могут быть лишь в сознании тех, кто готов верить в подобные идеалы. В жизни все обстоит гораздо сложнее: в эпоху зависимости от Орды практически каждому правителю русских земель с позиций сегодняшнего дня можно было бы предъявить претензии в недальновидности, трусости и соглашательстве. Судить «с высоты прожитых лет», а уж тем более не себя, а другого вообще легче всего на свете. Однако то обстоятельство, что Александр Ярославич остался в русской исторической памяти с очевидным знаком плюс, говорит о многом. Ведь даже в богоборческие советские времена, когда мощи святого князя были выставлены на всеобщее обозрение в Музее истории религии и атеизма, деяния Александра превозносились на самом высоком государственном уровне. Среди же простых людей почитание его, по сути, и не прекращалось. Это означает, что на весах истории (а таковыми, без всякого сомнения, является память потомков) чаша добрых дел, совершенных Александром Ярославичем, все-таки с запасом перевесила противоположную чашу. Не случайно, кстати, что попытки качнуть эти чаши в обратном направлении, поставив под сомнение не только святость, но и сами земные дела князя, предпринимались именно в смутные времена — что в первый послереволюционный период ХХ века, что во второй, пришедшийся на «лихие» девяностые…

Жизнь отмерила ему всего 42 года: в Средневековье немногие доживали до старости. Может быть, сейчас в это трудно поверить, но при жизни Невским его никто не называл. Привычное для нас прозвище князя впервые встречается в одном из поздних списков Новгородской первой летописи младшего извода: «Александръ великии, храбрыи, невьскыи». При этом определение «невский» стоит последним. В середине XV века, когда создавался список этой летописи, Александра Ярославича, видимо, чаще именовали «великим» и «храбрым». Прозвище же Невский, судя по всему, только начинало входить в оборот.