«Ах, как кружится голова»

115 лет назад родилась Клавдия Шульженко — певица, без которой невозможно представить себе наш ХХ век. 

Вся жизнь этой неподражаемой женщины прошла у рояля. «Беккер», который она лет сорок возила с собой с квартиры на квартиру, в своё время принадлежал Дмитрию Шостаковичу. К своему инструменту она рвалась из больничной палаты, когда уже не было сил даже на то, чтобы встать с кровати. Её последними словами были «К роялю! К роялю!» Она пела, потому что не могла не петь, и жизнь её измерялась не годами, а песнями.

«Шёлковый шнурок»

В первые десятилетия ХХ века Харьковский театр драмы (сегодня он носит имя Тараса Шевченко), которым руководил Николай Синельников, с полным основанием соперничал со столичными труппами. В своё время Синельников начинал как актёр, но вскоре с головой ушёл в режиссуру. Он обладал потрясающим чутьём на талант. В 1893 году в Новочеркасске именно у него дебютировала Вера Комиссаржевская. Многие корифеи русской сцены считали его своим наставником: Мария Савина, Михаил Тарханов, Мария Блюменталь-Тамарина, Владимир Давыдов. Десять лет Николай Николаевич проработал в знаменитом Театре Корша. Когда контракт закончился, его приглашали и в Малый, и в Александринку, но он вернулся в родной Харьков.

Вот к нему-то в 1923 году и отправилась наниматься в актрисы 17-летняя Клавочка Шульженко. Подзадорила бойкая подружка, мечтавшая о сцене, но повезло Клаве, покорившей режиссёра не драматичным монологом, а «жестоким» романсом «Шёлковый шнурок». Юная девица из приличной семьи, заламывая руки, поёт о том, как она изменила своему возлюбленному и тот с горя повесился на подаренном ею шёлковом шнурке. «Не скрою, — признавалась годы спустя Клавдия Ивановна, — тогда мне всё это очень нравилось. Нравилось, что песня была похожа на спектакль, что я могла предстать в ней совсем другим человеком. В романсе этом по молодости лет видела я настоящую трагедию и свято верила в подлинность ситуации, в подлинность чувств моей героини…» По её словам, больше всего Синельникова «восхитили» строчки:

Разве в том была моя вина,

Что от страсти стала я пьяна?

Аккомпанировал ей недавний выпускник Харьковской консерватории Исаак Дунаевский, работавший в театре концертмейстером.

Шульженко взяли в штат, поставили в массовку, разрешили петь в хоре и отправили заниматься вокалом и речью. Понимая, что отцу Клавы это не по карману, Синельников обратился за помощью к своему другу — профессору Харьковской консерватории Никите Чемизову. Николай Николаевич любил вставлять музыкальные номера в драматические спектакли. Теперь у него была для них и одарённая артистка. Да, пока ей не хватает культуры и вкуса, но она пластична, подвижна, у неё цепкая память, и она готова учиться новому. Синельников давно хотел поставить большой музыкальный спектакль: музыку собирался писать Дунаевский, главная роль предназначалась Клаве. Как знать, если бы амбициозный молодой композитор не рванул в столицу, судьба Шульженко могла сложиться совершенно иначе.

«Снился мне сад»

Синельников понимал, что серьёзной драматической актрисы из Шульженко не получится, потому и не обиделся, когда она ушла в другой театр — Краснозаводский, гораздо менее знаменитый, но куда более музыкальный. Среди прочих шла в нём пьеса под названием «Казнь», сочинённая актёром Александринского театра Григорием Ге, племянником гениального живописца. Пьеса о жизни артистов кабаре была далеко не новой, но на провинциальных сценах имела успех. В последнем акте есть сцена, где главная героиня слушает кафешантанную певичку, вспоминая свою молодость. Роль певички поручили Шульженко, предоставив самой выбирать, что исполнять. Она выбрала романс Бориса Борисова и Елизаветы Дитерихс «Снился мне сад в подвенечном уборе».

По сюжету певичке сдержанно хлопают другие персонажи, и спектакль катится своим чередом. На первом же представлении с участием Шульженко коллеги Клавы так и поступили, а вот зал внезапно взорвался аплодисментами. А героиня, нарушив мизансцену, подошла к дебютантке и расцеловала. Неизвестно, что больше радовало девушку — программка, где впервые была указана её фамилия («Певица из кафешантана — К. Шульженко»), или то, что в родном городе её стали узнавать на улице.

Однажды в Харьков приехала на гастроли знаменитая в 1920-х годах певица Лидия Липковская. Шульженко пришла на концерт, а на следующий день набралась смелости и пришла к ней в гостиницу. Узнав, что её восторженная гостья тоже поёт, Липковская пригласила девушку к роялю. Та исполнила «Звёзды на небе» и пресловутый «Шёлковый шнурок». Впоследствии Клавдия Ивановна писала об этой встрече: «У вас настоящий лирический дар, — сказала мне Лидия Яковлевна. — И никаких тут "шёлковых шнурков" быть не должно. Вы обладаете мягким почерком, а хотите писать жёстким пером. Вам нужен свой репертуар, соответствующий вашему дарованию…» Молодая актриса и сама понимала, что должна петь вещи, специально написанные для неё, но пока желающих их написать на горизонте не виделось. Зато Клаву «повысили» в театре, присвоив ей звание «актрисы второго положения», и стали давать небольшие роли, где требовалось не только петь.

Однако концертная эстрада влекла Шульженко куда сильнее театральных подмостков. Она выходила, и голова начинала кружиться от счастья. Так будет до конца её дней. Выступления имели неизменный успех. Некий конферансье однажды предварил её выход словами:

Сейчас она — кого привыкли мы любить,

В ком так пленительно кипит

Искристых песен лава.

Она — Шульженко Клава!

Она пришла в негодование и запретила произносить сей панегирик. Но согласимся, пленительное кипение — именно то, что отличало исполнительское дарование Шульженко.

«Кирпичики»

Нынче, в благословенные времена тотального авторского права, композитора могут притянуть к ответу даже за три случайно похожие ноты. А когда-то над страной могло звучать три-четыре, а то и десяток песен с разными словами на одну и ту же слегка аранжированную мелодию. Такой была и первая песня, сочинённая для Шульженко, — «Шахта номер 3». Композитор Валентин Кручинин обработал старый сентиментальный вальс «Две собачки», а поэт Павел Герман (тот самый, сочинивший «Марш авиаторов» про тех, кто рождён, чтоб сказку сделать былью) написал новый текст. О революционном горняке, отдавшем своей шахте двадцать лет и погибшем от рук белогвардейцев.

Мелодия их второго опуса — «Кирпичный завод» — тоже не была оригинальной: слышалось в нём что-то от знаменитого некогда «Горе-горькое по свету шлялося…» Зато текст сиял актуальностью: парень с девушкой горбатятся на заводе, угнетаемые злым капиталистом, но приходит революция, и парень становится директором своего завода, а девушка — его женой и ударницей труда.

Шульженко исполнила их впервые на дивертисменте — так назывались сборные концерты после спектаклей. «Шахта» особого энтузиазма у публики не вызвала. А вот «Кирпичный завод» пришлось бисировать дважды. После концерта зрители бросились к исполнительнице с просьбой дать слова. В тот вечер началось триумфальное шествие «Кирпичиков», как перекрестили песню поклонники, по необъятным просторам нашей родины. Строчки из неё в виде поговорки сохранились до наших дней, а в лихие 1990-е это был буквально девиз новоиспечённых «реформаторов»:

И по винтикам, по кирпичикам

Растащили мы этот завод.

Успех, выпавший на долю «Кирпичиков», для истории отечественной эстрады уникален. Песня действительно звучала из каждого утюга. В 1925 году молодой режиссёр и актёр Леонид Оболенский вместе с начинающим оператором Анатолием Головнёй сняли по сюжету песни фильм с тем же названием. А Всеволод Мейерхольд включил её в свой спектакль «Лес» по Александру Островскому.

Критика ругала песню с тем же энтузиазмом, с каким публика обожала. Шульженко всю жизнь стеснялась успеха «Кирпичиков».

В 1928 году Елизавета Резникова — педагог и неизменный концертмейстер Клавы, понимая, что её ученица уже «переросла» родной Харьков, собралась везти её в Ленинград. Прощальные слова своего первого наставника Николая Синельникова Шульженко помнила всю жизнь: «Ты у театра взяла всё, что могла. Он тебе больше не нужен. Полагаю, и ты театру тоже. Оперетка не для тебя. У тебя должен быть свой театр, театр твоей песни…» 

В Ленинграде Елизавете Анисимовне удалось уговорить знаменитого ленинградского конферансье Николая Орешкова прослушать свою воспитанницу. Тот пришёл, услышал и… взял Шульженко в концерт, который должен был состояться на сцене Кировского (ныне — Мариинского) театра 5 мая, в День советской печати. Прощаясь, предупредил: «Если не понравитесь, вас съедят и не подавятся. Это вам не Харьков, где едят всё подряд!» Придирчивая ленинградская публика не только наградила молодую дебютантку аплодисментами, но даже вызвала на бис. Сияющая от счастья Клава ещё не знала, сколько роз и шипов будет на той дороге, что открылась перед ней в этот день.

***

В зените своей карьеры Клавдия Ивановна признавалась: «Мне известен только один способ надёжно застраховать себя от неудач. Это труд — упорный, настойчивый, бескомпромиссный. Образ, настроение, чувство — они и в самом деле не поддаются строгому расчёту. Но ведь музыкальная ткань, на которой они вырастают, подчиняется ясным очевидным законам. И, если раз и на всю жизнь запретить себе действовать приблизительно, по принципу: вроде бы получается, — опасность неудачи начинает уменьшаться на глазах… Долгие годы работы убедили меня: единственным компромиссом дело никогда не кончается, одна неточность тянет за собой другую… Вкус, чувство меры необходимы в любом искусстве. Но нигде, пожалуй, забвение их не приводит к таким поистине чудовищным результатам, как на эстраде».