Сергей Елисеев — спаситель Киото

Лет пятнадцать назад, будучи на экскурсии в Киото, я услышал вопрос от японского гида: «Кто из вас знает, почему во время войны американская авиация не бомбила Киото? Благодаря кому до нашего времени дошли все эти прекрасные храмы и парки, считающиеся сегодня символами Японии?» К разочарованию гида, я знал ответ. Или, во всяком случае, угадал, что хотела услышать наша сопровождающая. Я уже слышал эту удивительную историю от крупного японского религиоведа Умэда Ёсими. Он же назвал человека, которого именовал не иначе как «спаситель Киото», — Сергей Григорьевич Елисеев. Умэда встречался с Елисеевым в 1972 году в Париже и в своих воспоминаниях потом цитировал Сергея Григорьевича: «Во время Второй мировой войны американцы вовсю бомбили территорию Японии, но Киото этот ужас миновал. Я работал тогда в исследовательском центре Янъцзин при Гарвардском университете и обратился к американскому военному командованию с рекомендацией воздержаться от бомбардировок Киото. Ибо этот город — культурное достояние страны , а уничтожать культурные памятники нельзя»[1].

Сергей Елисеев

К сожалению, документальные подтверждения слов Елисеева пока не обнаружены. Да и о каких бомбардировках идёт речь? Известно ведь, что Киото должен был сгореть в атомном пожаре. Об этом? И почему мнение русского учёного оказалось настолько важным для американского командования, что оно решилось изменить военные планы? Наконец, кем был этот человек?

Елисеев

Сергей Елисеев родился 1/13 января 1889 года в Петербурге в семье богатого купца — того самого Елисеева, чье имя носят открытые им на главных улицах Петербурга и Москвы лучшие в стране магазины.

Культ самосовершенствования и учёбы, принятый в семье Елисеевых, оказал сильное влияние на Сергея. Ещё будучи ребёнком, он приложил немало сил для изучения иностранных языков, используя для этого частые поездки в Европу. В возрасте 11 лет в Париже он оказался на выставке японского искусства и, подобно многим своим современникам, был полностью очарован и покорён им. Как и многие, мечтал изучать Японию, и, как и у многих, это желание лишь усилилось у него после поражения России в войне 1904–1905 годов. Но Сергей Елисеев оказался совершенно уникален в методе исполнения этого решения. Сначала в 1907 году юноша отправился в Берлин, где начал изучать японский язык, а через год отправился в страну его носителей и поступил в престижнейший Токийский императорский университет.

Сергей Григорьевич стал первым европейцем, окончившим эту «кузницу кадров» японских политиков и литераторов, и в старости со смехом рассказывал, как на церемонии получения дипломов в 1912 году император Мэйдзи с недоумением спросил декана факультета, на котором учился Елисеев: «Кто это?», указав на него пальцем. «Студент из России», — ответил декан. «Император так удивился, — вспоминал Елисеев, — что мне никто не решился выдать свидетельство об окончании университета. Я получил его только, когда император умер, но это произошло в том же году, так что ждал я недолго». Впрочем, положенные ему как одному из трёх лучших выпускников университета наградные золотые часы японцы так и не выдали, заменив их на серебряные.

Успехи Елисеева в учёбе действительно были превосходны: он стал первым европейцем в Токийском университете во всех смыслах. Сергей досконально изучил историю этой страны и получил глубочайшие познания в области её литературы, начиная от «Кодзики» и заканчивая Нацумэ Сосэки. С этим культовым писателем Японии нач. ХХ века Елисеев познакомился лично, будучи ещё второкурсником, не раз бывал у него в гостях, где общался с Акутагава Рюноскэ, Комия Тоётака, Абэ Ёсинори и другими известными литераторами. Елисеев нанял ещё трёх личных преподавателей японского языка, чтобы как можно скорее почувствовать себя свободным в общении с японцами разных социальных слоёв, уровня образования и профессий. Европейский красавец и богач с блестящим образованием, он обожал вечеринки с гейшами и водил знакомство с первыми красавицами Токио.

После окончания университета он ещё два года изучал творчество Басё и только потом вернулся в Россию, где стал профессором Петроградского университета.

К сожалению, революция 1917 года прервала эту блистательную карьеру. В качестве «заложника за отца» Елисеева арестовали, а когда он всё-таки вышел на свободу, то решил бежать — сначала в Финляндию, а оттуда во Францию. Там Сергею Григорьевичу, уже находящемуся с семьёй на пороге нищеты, повезло. На парижской улице он случайно встретил своего однокашника по университету Асида Хитоси (в послевоенные годы ставшего премьер-министром Японии) и по его протекции устроился на работу в японское посольство, а затем стал хранителем японской коллекции в парижском Музее Востока и профессором Сорбонны. Елисеев внёс огромный вклад в создание французской школы японоведения, получил в награду гражданство этой страны, которого никогда не менял, и в дальнейшем прославился под французским именем — как Серж Елисеефф.

В нач. 1930-х годов профессор отправился в США, чтобы стать там директором Института Янъцзин и Центра исследований Китая и Японии в Гарварде. Сегодня Сергей Елисеев вполне справедливо почитается как один из отцов-основателей американского японоведения. Большинство американских японистов, внезапно оказавшихся востребованными после Пёрл-Харбора и дававших консультации Штабу Дугласа Макартура во время Второй мировой войны, — ученики либо самого Елисеева, либо его учеников. Одним из первых стал Эдвин Райшауэр — в будущем выдающийся японовед, посол США в Японии и один из творцов американской политики по отношению к Дальнему Востоку в 60–70-е годы ХХ века. Так что теоретически Елисеев действительно мог в отдельных случаях оказывать влияние на военное командование (сам или опосредованно — через близких к генералитету учеников). Стало ли таким случаем вычёркивание из списков целей американской авиации Киото?

Киото

Во-первых, ещё раз следует уточнить, о каких бомбардировках может идти речь. В Японии в качестве спасителя Киото почитается (вполне официально и даже сакрально — с религиозными службами в его честь) прототип Индианы Джонса — американский археолог Лэнгдон Уорнер. Памятники этому человеку установлены и в Киото, и в других старых японских столицах — Нара и Камакура, которые якобы тоже обязаны своим спасением археологу. Лэнгдон Уорнер действительно работал в Японии — в самом нач. ХХ века, затем занимался описанием коллекции японского искусства в музее Бостона, но по образованию и направлению своих основных интересов он был синологом, а не японоведом. Большую часть жизни он провёл на раскопках в Китае (в связи с чем у китайских властей имелись к нему серьёзные претензии), а после начала Второй мировой войны был включён в группу советников специальной программы по защите памятников, архивов и предметов изобразительного искусства, созданной в составе армии США и ставшей позже известной как «Комиссия Робертса». Это отнюдь не мешает японцам чтить именно его как спасителя древних городов, не опускаясь при этом до поиска каких-либо доказательств. При этом сам Уорнер всю жизнь отрицал свою причастность к истории спасения японских городов, прямо называя это утверждение мифом и легендой, что японцы относили на счёт его зрелости и скромности, отчего любили Уорнера ещё больше[2].

Любят и сегодня, невзирая на то, что уже давно опубликована переписка американского военного командования, военного министра Стимсона и президента Гарри Трумэна, из которой видно, что именно Генри Стимсон лично вычеркнул Киото из списка целей атомных бомбардировок, а затем неоднократно и упрямо отстаивал свою точку зрения в полемике со своими противниками. По мнению уже знакомого нам ученика Елисеева — Эдвина Райшауэра, Стимсоном руководила банальная ностальгия: он «знал и ценил Киото со времён проведённого там несколько десятилетий назад медового месяца». Интересно, что и самого Райшауэра сразу после войны причисляли к «спасителям», но он, как и Уорнер, с завидным упорством отказывался от этой роли и снова и снова переадресовывал получаемые благодарности в адрес Генри Стимсона[3].

Поверить в версию Райшауэра получится без особых усилий, если подкрепить эмоциональный фактор рациональным: аналитическими данными американских японоведов, прогнозировавших последствия гибели в огне старой столицы Японии.  Это должно было привести к значительному усилению сопротивления японских вооружённых сил и ожесточённым сражениям на главных островах — вплоть до обороны Токио, символом которых станут месть Киото и поруганные императорские святыни. Для Стимсона это неизбежно обернулось бы не только пеплом храмов, которых он не видел с 1926 года, но и десятками, если не сотнями тысяч дополнительных жертв с американской стороны и, как следствие, возможной отставкой. В любом случае точно известно, что именно Генри Стимсон назвал Киото «важным культурным центром», который нельзя бомбить, и, несмотря на сопротивление военных, дошёл в отстаивании своей точки зрения до президента Трумэна, который в итоге 25 июля 1945 года — перед самым принятием решения о бомбардировках — вычеркнул Киото из списка городов-жертв[4].

Во-вторых, за дымом и пеплом атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки и несостоявшейся гибели Киото и ещё шести японских городов, на которые так и не упали атомные бомбы, мы забываем, что с 1944 года американцы засыпали Японию бомбами обычными, а с февраля 1945 года приступили к боевым испытаниям напалма. Токио, сгоревший  дотла 10 марта, за одну ночь потерял почти столько же людей, сколько Хиросима и Нагасаки, вместе взятые. На Киото же во время войны упало лишь несколько бомб, случайно сброшенных американскими лётчиками, стремящимися освободиться от лишнего груза перед возвращением на базу. Киото не только избежал атомных бомбардировок, его не бомбили целенаправленно вообще. Так не об этом ли говорил профессор Серж Елисеефф своему японскому гостю в 1972 году в Париже?

Киото и Елисеев

Подобно Лэнгдону Уорнеру, Эдвин Райшауэр и его учитель Сергей Елисеев с началом Второй мировой войны были мобилизованы для работы на американских военных. В первую очередь это заключалось в организации преподавания японского языка для армейских специалистов — по будням, а в субботу Елисеев выезжал в Вашингтон, где трудился в качестве консультанта Управления стратегических служб — прообраза ЦРУ[5]. Это о нём писал крупнейший советский специалист в вопросах противостояния японским спецслужбам, сам профессор японоведения, Роман Ким: «В [шифровальном] бюро [Министерства обороны США] работали квалифицированные офицеры-лингвисты, обучавшиеся в Японии и прошедшие шлифовку у профессора-японоведа Колумбийского университета Елисеева, сына бывшего владельца крупнейшего гастрономического магазина в Москве» (курсив мой. — А.К.).  В разведке Елисеев занимался проблемами ведения информационной войны с Японией, консультируя сотрудников управления по вопросам особенностей японского менталитета, пропаганды и контрпропаганды и даже по теме агитационных карикатур и прокламаций. Американские разведчики признали русского профессора с французским паспортом «определённо одним из самых компетентных специалистов, способных дать советы в этой области», и, учитывая обстоятельства, такое свидетельство заслуг дорогого стоит[6].

Эдвин Райшауэр

Российский биограф Елисеева Светлана Марахонова прямо указывает, что и в качестве директора Янъцзинского института, который вёл подготовку американских специалистов по работе против Японии, и в качестве консультанта УСС, занимавшегося вопросами информационного противостояния и прогнозирования реакции японцев в соответствии с их менталитетом на действия армии и флота США, и в качестве наставника крупнейших американских японоведов, включая Райшауэра, Сергей Елисеев имел возможность воздействовать на военное руководство США с целью не допустить уничтожения древних японских столиц: Нара, Камакура и Киото[7]. И речь идёт не просто об атомных бомбардировках, но и о применении против этих городов обычного оружия. Эмоциональные переживания министра Стимсона и научно обоснованные выводы профессора Елисеева о недопустимости уничтожения этих городов в целях сохранения не только, но и (на самом деле даже прежде всего) американских жизней могли повлиять и на Генри Стимсона, и на президента Гарри Трумэна, не отличавшегося повышенной сентиментальностью и не испытывавшего рефлексии по поводу уничтожения Кобэ, Осака, Токио, Хиросимы, Нагасаки и многих других японских городов.

Рассказывая много лет спустя японскому визави о своей роли в войне, Сергей Елисеев не просто по праву называл себя спасителем Киото, но и открывал ему маленькую тайну, которая сегодня становится понятнее и очевиднее.

В 1956 году Сергей Елисеев вышел на пенсию и вскоре вернулся в Париж, где благополучно прожил ещё почти двадцать лет, до самой смерти принимая в гостях поклонников своего научного таланта из Японии и восхищая их беседой на превосходном японском языке конца эпохи Мэйдзи, который сами эти японцы уже не всегда понимали. Точно так же, как и наш японский гид, показывавшая туристам из России Киото, никак не могла взять в толк, зачем японский монах сжёг Золотой павильон, после того как русский профессор его спас.