Ген победителей

Беседовал Владимир Рудаков

Владимир Машков

Одно из самых сильных моих впечатлений о 9 Мая – помимо парада на Красной площади и бескрайнего «Бессмертного полка» – это спектакль «Матросская Тишина», который однажды довелось посмотреть вечером в День Победы. Пьеса, написанная Александром Галичем еще в 1946-м и доработанная через 10 лет, впервые была поставлена Олегом Табаковым в Школе-студии МХАТ в 1988-м, а немного позже, в 1990-м, – на сцене театра, который ныне носит его имя. В 2019 году спектакль, имевший оглушительный успех, был восстановлен новым худруком театра Владимиром Машковым. Он, как и много лет назад, играет в нем главную роль… 

Любовь и страх

– Как вы решились сыграть старика Шварца в свои 20 с небольшим лет? 

– Ну, во-первых, не я решился, а это был подарок учителя – Олега Павловича Табакова, который вручил мне вместе с этим образом – ни больше ни меньше – судьбу. Я же понимал, что для меня эта роль неподъемна. Когда Табаков в первый раз прочитал пьесу на нашем курсе, мы были абсолютно уверены, что играть роль Абрама Ильича Шварца будет он сам – он делал это блистательно. Однако мастер сказал, что роль будет моей, и я оторопел, потому что понимал, что не сумею воспроизвести ее вслед за ним: у меня, 24-летнего, тогда не было ни жизненного опыта, ни знаний. Но решимости мне придала убежденность моего учителя в том, что я одолею этот тяжелейший путь. Я мог c этим не справиться, бесспорно, но Олег Павлович был настойчив и не жалел сил для того, чтобы воплотить свой замысел.

Помню, однажды Табаков сказал: «Вовка, иди купи ботинки, большие какие-нибудь, 48-го размера». А у меня маленькая нога. И я на Тишинском рынке за рубль купил какие-то старые башмаки 48-го размера и в них ходил, вырабатывая походку своего героя. Мне дали старые штаны из Московского Художественного театра. Когда я их надел, увидел, что на подкладке написано «Грибов» – в них когда-то играл великий мхатовский артист…

– Это была роль отца человека, который был примерно вашего возраста…

– Ну да. Я искал своего героя. Бывал в синагогах, смотрел, как верующие там себя ведут. Наблюдал за старыми людьми. Я даже одевался как старик и так ходил по улице. В то время я потерял отца, это разрывало меня на части. Вдруг в какой-то момент я подумал: кого же я ищу?! Мой отец любил меня так, как Абрам Ильич Шварц любит своего Додика! И дальше роль постепенно, с помощью моего учителя, стала получаться. 

– Вы решили перезапустить спектакль спустя почти 30 лет. Почему?

– Это было необходимо. «Матросская Тишина» – любимый спектакль Олега Павловича. Именно после него, как он сказал, на театр обратили внимание. В свое время пьесой должен был открыться ефремовский «Современник» – там роль Шварца репетировал гениальный Евгений Александрович Евстигнеев. Я знал об этом, когда в 1990-м в «Табакерке» роль дали мне. Пьеса – очень простая и романтичная. Притом сама история, рассказанная в ней, – вечная: про отцовскую любовь, про прощение… Вообще, пьес хороших, по-настоящему хороших, не так много. Александр Галич взял острые моменты жизни: 1929 год, когда шла коллективизация, 1937-й, всем известный год, потом 1944-й, когда уже вроде была близка Победа, а людей уже нет…

– Зритель поменялся за это время? 

– Не поменялся. Зритель со времен первой постановки в Афинах в VI веке до нашей эры не меняется. Возьмите, к примеру, пьесу Аристофана: если ее разобрать, она будет очень современной и будет понятно, про что она. Человек не изменился, изменился контекст. А человек так же любит, ненавидит, завидует, приходит в ярость, сходит с ума. Большая литература и большая драматургия обладают невероятной магией, в них заложено то, что точно будет работать всегда, при любых предлагаемых обстоятельствах. Таков Гоголь, таков Чехов, таков Галич в этом произведении. 

– Олегу Ефремову не дали выпустить этот спектакль и Олегу Табакову долго мешали – из-за того, что в пьесе звучит тема Холокоста, о котором в советские годы старались не упоминать. Но «Матросская Тишина» – не только про Холокост или совсем не про Холокост. И даже не про войну.

– Есть две темы в этом спектакле, о которых стоит говорить. В первую очередь хочется сказать: спектакль про любовь, правильно? Я согласен – это главное. Только, я думаю, мы забыли добавить: про любовь и про страх. Именно про это вся драматургия и вся литература, как мне кажется. Великий психолог Лев Семенович Выготский очень точно написал: «Искусство – это способ уравновешивания человека с миром в самые критические и ответственные моменты жизни».

Когда вы получаете любовь, вы тут же получаете и страх ее потерять. Она не существует без страха. Только глубоко верующие люди приходят к бесстрашию. Обычный человек все время борется со своим страхом. Так и в пьесе – человеческий страх позора. Стыд за отца, недоделанного какого-то: еврей и притом алкоголик, бьющий своего ребенка. Хоть и неважно, еврей он или не еврей, для сына это лишь усугубляющий фактор. Шварц достаточно неприятный человек, но его спасает мечта и то, что он непримирим к некоторым вещам – к оскорблению человека, например. Сын предал отца от страха. Но тот простил мальчика: «Я понял, Додик, тебе было страшно». Любовь и страх…

Живая память

– Любовь к Родине нужно воспитывать? 

– Обязательно. Не все чувства у человека есть с рождения. Патриотизм, любовь к Родине – приобретенные чувства. Они воспитываются – учителями, наставниками, семьей, историей, самим человеком. В их основе – уважение к себе, своим согражданам, сопереживание, сострадание, сотрудничество, сотворчество и в результате – соединение со своей страной. 

Чувство прекрасного – тоже не врожденное. Учителя к нему ведут, направляют, показывают высшие образцы литературы, живописи. А когда этого нет, то… Знаете, если ребенок не заговорил до определенного возраста, может произойти катастрофа. Он не станет человеком разумным. Так и здесь: если не воспитать любовь к Родине, ребенок не станет нормальным человеком…

Московский театр Олега Табакова. Сцена из спектакля «Матросская Тишина». Режиссеры – Владимир Машков, Александр Марин. В главных ролях – Владимир Машков, Владислав Миллер. 2019 год

– В 1990-е годы любовь к Родине, патриотизм считались чем-то немодным, их не воспитывали. У вас нет ощущения, что в результате целое поколение, как тот ребенок, так и не смогло «заговорить»? Можно ли это исправить?

– Представьте, что человек долгие годы жил без любви к женщине. Может он в какой-то момент полюбить? Может! Просто обязан. Если любовь не появится, человек мертв. Тем более если мы говорим о любви к стране, к людям. «Жизнь на тебе не заканчивается», – говорил Олег Павлович Табаков. Понимаете, человек не должен прожить без любви. Но иногда люди живут без любви, и что в их жизни оказывается главенствующим? Страх. Если у тебя нет любви, тебе нечем заместить страх. Даже маленький: на улице холодно, этот не так посмотрел, тот не то сказал, страх остаться один на один с собственной немощью, с неизбежностью грядущей смерти… Если у тебя нет любви, ты будешь вечно жить в страхе, тебе нечем его победить.

– В одном из интервью вы сказали, что актерская профессия связана с памятью. Что актер должен помнить все, чтобы потом восстановить свои воспоминания в ролях. А как вам кажется, память о войне сохраняется или постепенно стирается с течением времени? 

– У меня дед прошел Гражданскую, а отец в 1944-м был призван в армию: ему было 18 лет и его направили в Челябинское танковое училище. Он выучился на танкиста, а война к тому времени закончилась. Но я помню ветеранов и помню, что они не любили рассказывать о тех событиях. Слава Богу, что были и есть писатели, деятели кино, которые взяли на себя миссию рассказать людям о Великой Отечественной. Это было под силу только им, потому что уж очень сильны образы и у обычного человека иногда даже нет слов, которые можно подобрать для такого рассказа. А, скажем, Константин Симонов такие слова находил… Константин Станиславский говорил, что нашу действительность может отобразить искусство, но только искусство большой правды, больших чувств, больших идей. И потому это часть нашей жизни, но та, которая всегда будет связана с тяжелыми воспоминаниями, и даже Великая Победа – это радость со слезами на глазах. Настоящая радость – та, которую можно с кем-то разделить, как говорил Антуан де Сент-Экзюпери. Но здесь иногда ее не с кем разделить – слишком многих мы недосчитались. 

Поэтому человек всегда гнал от себя эти воспоминания. Понимая или не понимая, но гнал. Мне кажется естественным, что человек интуитивно отталкивает от себя боль. Но ему приходится в определенный момент к этим воспоминаниям возвращаться. Тем более что война – высочайшая точка, когда проявляются те или иные черты характера, все чувства, все действия, все знания подчинены одной цели. Время, когда рождаются герои, но и когда проявляются трусы. Мир в зеркале войны узнает сам себя. Поэтому для искусства обращение к военной теме всегда было основанием рассказать о человеке –  какой он на самом деле.

Владимир Машков в роли подполковника Давида Гоцмана. Кадр из телефильма «Ликвидация» режиссера Сергея Урсуляка. 2007 год

Война – это время, когда рождаются герои, но и когда проявляются трусы. Для искусства обращение к военной теме всегда было основанием рассказать о человеке – какой он на самом деле

– А для общества? Что для общества память о войне? 

– Память там, где есть слово. Правильно? Если слово живое, то память жива. Память там, где живое слово, которое напитано любовью, страхом, кровью и победой. И сейчас во всех тех предлагаемых обстоятельствах, с которыми сталкивается Россия, иначе быть не может. Хочется сказать словами Абрама Ильича Шварца, который, явившись сыну во сне, рассказывал ему о том, как погиб: «И знаешь, Додик, я вдруг ужасно рассердился… Я поднял твою скрипочку, на которой ты учился играть, и подбежал к господину Филимону, и ударил его этой скрипочкой по морде, и даже успел крикнуть – когда вернутся наши, они повесят тебя, как бешеную собаку!» Или как у Симонова: «И кто-то, кто тебя не видел, из третьих рук твой груз возьмет, за мертвых мстя и ненавидя, его к победе донесет». Так что эта память живая, ведь наши близкие тогда бились против того же, с чем сегодня сражаются наши ребята. 

«Ликвидация-2»

– Сразу после начала специальной военной операции на здании театра вы повесили огромную георгиевскую ленту и букву Z. Почему? 

– Потому что наша страна делает то, что она должна была сделать. История эта началась не год назад. Я очень много времени провел в Одессе, принимал участие в жизни города, открывал там кинофестиваль. Одна из первых моих картин, «Зеленый огонь козы», вышедшая в 1989 году, была снята на киевской Киностудии имени Довженко. Потом там же я работал с великим Романом Балаяном. Все мы были одной страной, по нелепости 1990-х годов оказавшейся разорванной на части. Одесский Дворец профсоюзов, где в мае 2014-го были заживо сожжены люди, находился недалеко от того места, где я когда-то жил. В том огне погибли два товарища, которых я хорошо знал. То, что произошло, стало для меня, как и для многих, важным рубежом. 

Московский театр Олега Табакова на Сухаревской площади

– Вы вспомнили про Одессу, где снимались в культовой «Ликвидации». Сейчас путь туда вам закрыт. Вы считаете, не навсегда?

– Конечно.

– Что должно произойти, чтобы можно было туда вернуться?

– Нужна «Ликвидация-2». Я могу открыто сказать: это моя страна, поэтому мы обязательно будем там. И ничего другого быть не должно. Когда принимали новую редакцию Конституции, я предложил поправку, касающуюся неотчуждаемости наших территорий. И очень рад, что она была поддержана и теперь Основной закон не позволяет никому даже пытаться повторить опыт 1991 года по разрушению единого государства. Вот поэтому на здании театра георгиевская лента и буква Z. Это не только моя позиция, ее разделяет весь коллектив нашего театра.

– Вы считаете предателями тех, кто осуждает вас за эту позицию, за транспарант, висящий на фасаде театра, тех, кто уехал? Как вы к ним относитесь?

– С презрением. «Предатель» – это, наверное, слишком. Их просто нет для меня. И все. А дальше пройдет время. Я знаю, русский народ великодушный. Он любит прощать. У него такая игра: сначала «у-у-у, негодяи!», а потом всех простить…

«Мы на правильной стороне»

– В «Ликвидации» ваш герой Давид Гоцман оппонирует маршалу Жукову. А вот если бы предлагаемые обстоятельства были таковы, что вам, Владимиру Львовичу Машкову, довелось поговорить с Георгием Константиновичем Жуковым, что бы вы ему сказали, о чем спросили?

– Я бы подошел к Жукову и сказал: «Георгий Константинович, разрешите пожать вашу героическую руку за все, что вы сделали для того, чтобы наша Родина осталась живой». Никаких вопросов у меня к нему нет. Все, что нужно, – поблагодарить и обнять. 

– Не раз вы играли военных, даже в фильме «Вор» ваш герой носит форму. Что в наших военных общее? 

– В этой картине я не играл военного. Это был вор, который украл шинель офицера и выдавал себя за него. Потому что к этой шинели в то время было абсолютное доверие, потому что человек, прошедший войну, – капитан, герой – он и есть сама справедливость, он защитил нашу страну, ему можно доверить все: жизнь, детей, имущество. Это было полное доверие, полное уважение. И вор, просто надев эту форму – великий костюм русского воина, победителя в Великой Отечественной войне, воровал не только деньги и барахло, но и души, сердца. За что и получил от своего сына, любовь которого тоже своровал, пулю. 

Народ, армия и культура едины. Это и есть то общее, о котором вы говорите.

– Однажды вы сказали про «ген победителей», который есть у нашего народа…

– Я надеюсь, что он есть.

– Что вы вкладываете в это понятие?

– «Ген победителей» – это готовность продолжить путь своих предков. Когда ты сам прошел через страдания или только слышал о них, но воспринял, усвоил то, что сделали твои предшественники, когда ты сам продолжаешь их путь победителей, зная, что никакого другого пути у тебя нет, кроме как победить, – это и есть «ген победителей». Как будет выглядеть наша победа, я не знаю, потому что мировое зло вообще и то зло, с которым мы сражаемся, победить трудно и, наверное, до конца невозможно. В 1945-м представлялось, что зло уничтожено навсегда, но оказалось, что это не так… Поэтому битва добра и зла надолго, она будет входить в разные стадии – холодные и горячие. Но мы на правильной стороне. Только не дай нам Бог, чтобы безумие другой стороны довело мир до всеобъемлющей огненной беды.